Какой удивительный лес – наш сосняк. Кажется, что может быть проще и общедоступнее, чем сосновый бор? Обычно горожане скопом наезжают в сосняки в грибную страду. Крепеньких боровичков, ловко маскируемых моховой подстилкой, собирают в борах немереными количествами. К сожалению, это стало походить на азартный спорт: кто больше набрал да за меньшее время?

А сам по себе сосновый бор разве не стоит внимания? Помимо всякой овеществлённой пользы? за нарочитой его простотой я лишь теперь начинаю понимать, что бор – это светёлка леса. А светёлка в доме всегда предполагалась для праздничной души, для радости.

Простору-то в сосновом бору вон сколько! Дерева стоят не теснясь, не мешая друг другу. Места на земле и впрямь всем хватит – зачем суетиться да толкаться? Сосны так и живут: совместно, дружно, и всё же у каждой сосны есть своя личная территория, право на которую уважается.

А какой в сосняках воздух! Так бы дышал и дышал смолистым целебным ароматом. Светло в таком лесу. Душа распрямляется. думается легко. Зимой ли посреди сугробов, в межсезонье иль летом – всегда хорошо в сосновом бору. Здесь непременно присутствует атмосфера праздника, даже если погода неважная. Как сами хозяева бора переносят хмурые дни? Деревья сосредотачиваются и как бы уходят в свои размышления, воспоминания и молитвы. Они не любят обсуждать свои личные проблемы. Даже молча наблюдать за поведением соснового леса, а тем паче общаться с таким чутким и воспитанным собеседником – всегда радость и честь.

После того, как визиты в светлый лес стали привычными, а дружба приятельской, я стал замечать, что деревья каким-то непостижимым образом умеют рассмотреть каждого человека, оценить, лесной он, свойский или так себе, друг или враг, а может, случайный, из тех, что табором озираются. К разным людям и отношение разное. Вот ведь как! Люди-то, известно дело, очень даже разные бывают. И отношение мы заслуживаем не всегда лестное. так ведь они, сосны, умеют на нас, люде, на безобразия наши, долго не обижаться. Они прощают нас, понимаете, всегда прощают! Эти два неожиданных открытия заставили меня относиться к лесам гораздо почтительней и серьёзней. Мы ведь в обычной жизни привыкли лицом к лицу лица не замечать. Сто раз, мол, был там и ничего такого не видел. так и живём, будто с закрытыми глазами.

Какой-то человек много лет назад по небрежности оставил после себя костёр, и по лесу прошёл низовой пожар. Сосны так и стоят с обожжёнными понизу стволами. Ожоги-то, известное дело, болят долго, душу выматывают. От боли устать можно и стать другим, переиначиться. Но сосенки молча перетерпели эту беду.

В других местах встречал сосняки, невесть когда подвергнутые подсечке. Надрезы, сделанные для стекания и сбора смолы, уже не зарастают корой. Стволы за прошедшие десятилетия выросли, стали заметно толще, а места надрезов зарасти не смогли, так и остались засохшими косыми лоскутами с глубоко въевшимися шрамами наискосок. Но сосны выжили и продолжают выполнять свой долг. Они не умеют злобиться и мстить. Только лес, знаю, всё-таки невольно вздрагивает, когда в него внедряется новая шумная компания. Кто их знает?! Может, и среди них есть умелец, который станет топором смолистую щепу для костра заживо стёсывать? Потому и смотрит настороженно.

Кожей ощущать на себе взгляды скал и деревьев, распознавать их молчание, постепенно растапливать недоверие и устанавливать тёплые дружеские отношения стало для меня давно привычным делом, увлекательным и обязательным. Терпеливо надеюсь, что такая дружба когда-нибудь станет обоюдно необходимой.

В том, что лес хранит в себе много такого, о чём я пока не догадываюсь, нисколько не сомневаюсь. Только он, по скромности своей, не считает нужным это демонстрировать. Чтоб не обидеть. От такого природного такта и деликатного молчания нередко ощущаю среди деревьев собственную малость. Не затерянность, а именно малость. Только это не унижает меня, даже напротив – делается радостно от того большого доброго и чистого, что составляет основу леса. Вправду ведь хорошо, когда твой друг не только старше, но лучше и талантливее тебя. Такое общение позволяет расти.

И учеником себя часто ощущаю в лесу, этаким вечным студентом. Столько неузнанных голосов, столько страниц еще не прочитано в увлекательной повести леса, так много загадок и тайн. Нечто похожее было в моей юности, когда после долгой воинской службы сразу, едва успев скинуть военную форму, поступил в институт. Ещё ходить по-человечески не научился – и сразу такой культурный, мудрый и театральный Ленинград с его проспектам, каналами, музеями и тенистыми аллеями. Сам себе я казался маленьким гномиком, которого судьба невзначай вынесла из закоулков подземелья на солнечный свет. Нет, растерянности и желания вернуться в привычную тесноту казармы не было. Только неожиданно просторно и ново стало вокруг. Громадный Политехнический, слегка чудаковатые седенькие профессора, их удивительные лекции, публичные библиотеки. Во мне тогда очарованно что-то замерло – надо ж, как здорово! – даже говорить стеснялся. Примерно так же, с желанием снять обувь и шапку, до сих пор я вхожу в лес. Всю жизнь, можно сказать, провёл в лесах – и никак не привыкну. Да разве к чуду следует привыкать?!

Лес – это несравненно большее, чем простое сомножество деревьев, кустарничков и почв. Это весьма сложный, цельный и гармоничный мир, связанный многими тонкими связями со всей планетой, с небом и временем. Иногда мне представляется, будто лес – некая древняя таинственная цивилизация, незаметно регулирующая жизнь всех обитателей Земли. Об этом нетрудно догадаться. О значимости чего-то действительно большого достаточно судить по косвенным проявлениям, по тому, как ощущается оно живой душой. Так воспринимают музыку. Истинно великое всегда за гранью объяняемого.

К примеру, когда в православный храм впервые приходит человек, сама атмосфера храма действует на него весьма ощутимо. Одно время мне нравилось как бы нечаянно, мимоходом, в неслужебное время, привести в храм кого-либо из своих друзей и отойти к церковной лавке, оставить одного. То, что человек сразу умолкает, забывая о прежних эмоциях, естественно. На то он и храм. А вот реакция биологического организма на непривычную среду может быть разной. Кому-то в намоленной тишине пред ликами святых нехорошо становилось, человеку явно неможилось, и он, поспешно извинившись, скоренько выходил “на свежий воздух”. Кто-то на глазах становился как малый ребёнок в тёплых материнских руках. У такого лицо, и не только лицо, на глазах разглаживалось и светлело. Иногда человек нутром ощущал величие духовного мира, горнего и бесконечного, так близко предстоящего земному именно в церкви. А кто-то с искренним любопытством рассматривал иконы, смотревшие на него. Такое вхождение во храм было своего рода анкетированием:

- Как тебе, дружок, здесь дышится?..

Так и сосняк. Редкий человек, попадая в дружелюбную атмосферу высокой колоннады, способен никак на неё не среагировать. Помимо шелухи банальных слов и показных мыслей, мы все непроизвольно отзываемся на новую среду нутром своим. Чаще всего люди, попадая в сосновый лес, неустанно радуются, как дети, не размышляя, отчего так светло на душе. Просто бродить по праздничному лесу, дышать чистейшим боровым воздухом, обнимать взглядом напоённые светом гулкие мачтовые стволы, поднимающие взгляд к небесам, – уже радость! От этой радости не прыгают и не вскрикивают – она бродит, растёт в душе как дрожжевое тесто, как квас.

У соснового лес немало замечательных свойств. С какой бы стороны ни светило солнце, сосны всегда умеют обернуться к светилу. Как одуванчики. Лицом к радости. Даже кроны свои приподняли повыше, ещё выше, дабы в лесу просторнее было. Но если сосняк взбирается на бугор, за которым озерко или болото, тогда не только меж крон, но даже в пространстве под ними чуть-чуть синеет. И поди догадайся, как сподобился удивительный сосновый лес соделать небеса своей составляющей. Воистину, Царство Небесное и на земле пребывает. Так стоял бы, смотрел и слушал!

А какая у сосен удивительная строевая выправка! Как умеют они стоять! нимало не сутулясь, ни на йоту не сгибая колен, перенося центр тяжести на носочки и вытягиваясь вверх, по-кадетски радостно, торжественно и сосредоточенно. Становится совершенно очевидно, что они умеют расслышать за обычным волнительным шумом ветра голоса командные, неземные. Как могли, не имея органов слуха? Да не так уж это сложно, если всегда ждать, если очень хотеть, если смотреть не под ноги, а в небеса.

И тогда догадываешься: вероятно, Божественная литургия вершится для них где-то в поднебесье. Сосны неведомым чутьём умеют воспринять произносимые священником слова: “Премудрость – прости!” Слово “прости” со смысловым ударением на первом слоге правильно воспринимают они как повеление стоять прямо. Не только при чтении Евангелия и Апостола, а как веление так и жить. Прости!

Вероятно, у сосен можно кой-чему и в литургике поучиться. Я-то, грешным делом, позволяю себе жить по-всякому, окунаясь в самые разные состояния. А они, прямоствольные дерева, как свечи в храме, всегда на служении. Стыдно делается. И хочется – ох уж это вечное человеческое хочется! – сказать в оправдание собственной слабости:

- Да-а, вам-то хорошо! Вас такими прямыми изначально сама природа сотворила. А у меня и шея вертлявая, и спина буквой “s”, и Глаза любопытные, да ещё руки-ноги приделаны. Как при таких соблазнах не суетиться!? Не могу я без переступаний и ошибок, без каждодневных беганий за горизонт. Вот и вляпываюсь порой, куда не следует. Потом возвращаюсь и опять отмываюсь. Отмаливаюсь.

Сосны по-прежнему молчат, но я слышу, как они думают:

- У библейского блудного сына хватило ума вернуться единожды и навсегда. А ты, видать, хочешь быть многоблудным?..

Тогда я умолкаю. Слов оправдательных не ищу. Ну, не прав я, не прав. Каюсь.

Немой диалог наш, между прочим, совсем не похож на обычный спор с чьим-то непременным обидным проигрышем. Голову склоняю и шепчу слова благодарности. Если оказался неправ да признал свою неправоту – шаг вверх на незримой лестнице сделал, радость душе и очищение.

Надо бы в лесу почаще стараться гасить в себе внутренний монолог, чтобы полнее раскрываться тому, что щедро льётся с небес. Как синева. От ног своих, конечно, не убежать и от впечатлительности не отречься. До строгого монашеского служения, сам знаю, мне не дорасти. Хватило бы ума и силы воли хоть иногда отлепляться от мирского и суетного да настраивать себя на отрешённость и нестрогий пост. Лес в подобном подвиге помощник самый искренний и опытный.

Мне ведь, каюсь, по старой привычке хочется все мысли, все наития и подсказки от векового леса сразу услышать. В один, так сказать, заход. Но так не бывает. Лес может долгие годы делиться своими степенными мыслями. Напиток мудрости большими глотками не пьют.

Как могут сосны передавать без слов самое важное и сокровенное? как умеют вселять в душу покой? Откуда в них эта уверенность и твёрдость? Можно ли такому научиться? Где черпают столько сил, чтоб до самого конца стоять, не сгибаясь? Всё больше копится во мне безответных вопросов, которые помогают сторожить в душе веру от своей же гордыни.

Так и стоят сосны как апостолы добра и света в царстве лесном. Их стояние – это путь немногих избранных. Мало кто даже из монашествующей братии, вслед за аввой Аполлосом, сможет уверенно сказать:

- Не должно на пути спасения скорбеть тем, которые имеют наследовать Царство Небесное.

Мы не смеем, с нас спрос больше, а сосны живут так. Ежедневно обращённые к свету, они сами стали светоносны. Мерзости вокруг уже не замечают, всё кажется им благодатью, и с последним выдохом успевают прошептать: “Слава Богу за всё!”

Как отрадно, что и в царстве лесном есть те, кому высокое служение – в радость.

Анатолий Шорохов