«У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: отче! дай мне следующую мне часть имения. И отец разделил их имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно. Когда же он прожил все, настал великий голод в той стране, и он начал нуждаться; и пошел, пристал к одному из жителей страны той, а тот послал его на поля свои пасти свиней; и он рад был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему. Придя же в себя, сказал: сколько наемников у отца моего избыточествуют хлебом, а я умираю от голода; встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих. Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться! ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся. И начали веселиться. Старший же сын его был на поле; и, возвращаясь, когда приблизился к дому, услышал пение и ликование; и призвав одного из слуг, спросил: что это такое? Он сказал ему: брат твой пришел, и отец твой заколол откормленного теленка, потому что принял его здоровым. Он осердился и не хотел войти. Отец же его, выйдя, звал его. Но он сказал в ответ отцу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими; а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка. Он же сказал ему: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся» (Лк. 15: 11–32).

Святой Иоанн Златоуст говорит, что если бы и все книги мира сгорели, даже и само Евангелие, но уцелела бы только притча о блудном сыне, этого было бы достаточно человечеству, чтобы просветиться и спастись.

В этой притче – все мы: или как отец, который ждет возлюбленного сына с той минуты, когда тот предал его, или как предатели, или как малодушные судьи Вселенной.

С чего будем начинать? Давайте начнем так, как оно есть в Евангелии. Поговорим об отце. Никто не становится отцом сам по себе, но в содействии с Господом. И когда рождается дитя – радуется весь мир. Хотя, как сказал один французский философ, человек с плачем рождается и с плачем умирает – сам и окружающие его. И всякому отцу, с тех пор как зарождается дитя, выпадает не иное что, как молчать и молиться. Христос называет фарисеев порождением ехидны (см.: Мф. 3: 7), детьми гадюки. Но это ни в коем случае не дает нам права на отречение [от ответственности] и не оправдывает нас. Итак, когда виноват ребенок или когда кто-то губит все вокруг – это означает, что никакой отец не ждет его возвращения.

И, как говорит святой Иоанн Златоуст, Христос, как самый искусный рыбак, забрасывает удочку, оставляя столько лески, сколько нужно рыбе, чтобы хорошо заглотить приманку с крючком и, чувствуя себя свободной, устремиться прочь – пока не натянется леска – и тогда Рыбак возвращает ее. Так, когда кто-то теряется в хаосе мира – это означает не только, что оборвалась пуповина матери его, но нить отца его оборвалась – нет у него тех, которые ждут его, нет у этого человека надежды. Итак, кого будем судить? Какого преступника, какого наркомана, какого ребенка, у которого еще лицо не покрылось пушком, а он уже гниет в тюрьме за преступления, которые успел совершить? Сколько запертых домов, сколько истекших кровью сердец, сколько глаз, в которых высохли непролившиеся слезы, и безысходность в них…

Но когда мы возьмем всю ответственность на себя (ведь мы ее и имеем), а если не имеем, из самоуважения мы должны вдвойне почувствовать ответственность и принять ее на себя, – тогда владеем миром, тогда хаос принимает формы, тогда рождаются надежды, тогда могут коснуться совести самого потерянного человека молитвы и чаяния того, кто его ждет.

Потому что – только представьте себе! – вот вернулся блудный сын, и вместо отца находит брата своего – тогда все кончено. Или он убил бы его и стал бы хуже Каина – и вновь была бы произнесена бессовестная фраза: «Убийца виноват иль убиенный?» Или снова ушел бы, с поникшей головой, веря, что в жизни нет надежды и радости, потому что старший брат впал в досаду, побледнел как полотно, стиснул зубы, как только услышал музыку, возвращаясь с полей и от загонов; преступно омрачилось лицо его, как только завидел ярко освещенный дом, где праздновал отец возвращение блудного сына.

Таковы мы по жизни. Родители, которые ждут, – и Господь, который ждет, пригвожденный к кресту, раскрыв объятия для каждого из нас. Блудные дети, где каждый вдохновляется грехами, которых ранее никто не совершал, даже сатана не изобрел сих, но постоянно учится от нас. Или же мы, жестокосердые, якобы братья, которые сами не входим в Царствие, ни другим не даем войти. И увы тем, которые думают, что они с Господом, что они служат Ему, что они имеют права в Его жизни, что могут судить и сами распоряжаются о том, сколько любви у них осталось, чтобы дать другим, иначе же закрывают кредит и счета.

И кто мы такие? Разгневанные родители, уставшие и безответственные, у которых сердце стало бесплодным: там не прорастет цветок, не источится ни капли влаги, и становится ледяным взгляд, и восходят проклятья – и закрываются небеса, и Церковь становится западней. В Ноев ковчег как входили животные, так и выходили. В Церковь входишь – и она преображает тебя. Увы, однако же, когда войдем и найдем в ней иные учения – волков в овечьих шкурах, вместо пастырей – хищников, вместо врачей – мясников, вместо посвящения в таинства Христовы – западни и засады. Там, где ожидаем найти свет Христова учения, которое врачует любую гниль, под церковной позолотой скрыта самая большая западня – и тогда мы лицемеры много худшие, чем старший брат.

Что только не происходит вокруг нас! Однако мы, в то время как пасем – не свиней, – со свиньями пасемся, ибо свиньи нас пасут, раз мы едим их еду, как блудный сын, то есть нас пасут наши страсти, наше одиночество, наши помыслы, наши неизлеченные болезни, – пока мы находимся там, со свиньями, что хуже некуда, – хотя бы тогда нам понять, что все отовсюду нас сдавливает, не давая вырваться, и ведет в одни объятья. И наступает момент, когда сердце делает «крак!» – да не убоимся этого! Потому что тогда происходит прекраснейшее ускорение и встреча в жизни. Когда блудный сын скажет: «Да вернусь к тому, кто меня любит», – к Господу, к отцу, к матери моей, к жене моей, к мужу моему, к брату моему, к ребенку моему, к другу моему, к мучителю моему иль палачу, как Христос в Иерусалиме, к тому, кого оставил я в тюрьме, ко Христу, Который находится в заключении ради меня, к совести моей, к мечте моей, к видению моему, к вере моей, к надежде моей. Вот такое вот наималейшее движение да произойдет в сердце нашем, и пусть даже не последуют за ним наши ноги, пусть даже понадобится ползти на четвереньках; пусть даже, как паралитика, принесут нас ко Христу – главное, чтобы движение это произошло в нашем сердце. Не для того, чтобы мы еще что-то сверх того сделали, но чтобы смогли мгновенно и одновременно с этим осознать приносимую нам любовь, которая окружает нас.

И пошел блудный сын, дрожа от страха, трепеща от ужаса, от голода, от стыда, от болезни, от изможденности, от разочарования, от угрызений совести, от вины, от нищенства к отцу своему в надежде найти среди еды для собак что-то от излишков с богатого отцовского стола. И нашел отца не усталым, не занятым, не пребывающим в безнадежье, но собранным в едином движении, в несомненной надежде и в ожидании. Вышел из особняка – ждал его. Сколько ночей, и дней, и зим, и лет – долгие годы всматривался, откуда же придет дитя его. Тогда не было средств связи и контроля в мире, чтобы разыскать его. Именно тогда, когда ничего этого не было, произошла эта встреча. А теперь, когда все это существует, не можем мы встретить взгляд души другого. Но если из этой эфирной бури кто-то захочет вырваться ко Господу, в то же мгновенье, когда совершит рывок, найдет Его пред собою.

Если есть тот, чье сердце не погасло и ждет, он непременно увидит, как в поисках идут к нему те, у кого нет другой надежды. И не обязательно тебе быть священником или епископом, чтобы ждать души, – наверное, тогда это будет хуже и для тебя, и для них, если из хаоса не притягиваешь во спасение. Единственное, что необходимо, – это любовь, которая, согласно Павлу, никогда не перестает, не умаляется, не изнашивается, не теряет силу, но может все. И то, чего не могут сделать наркологические центры, общественные службы, министерства, церковные учреждения – и обманы, которыми мы обольщаемся и обольщаем, – может сделать сердце, которое любит, и ждет, и молится, и молчит, и не судит. И это таинство совершается вокруг нас постоянно: и радость тем, которые положили начало тому, чтобы познать сие. И двойная радость, и тройная, и не прекращающаяся радость тем, которые рождают сие и становятся отцами мира.

И тогда?.. Чем заканчивается евангельская притча? Отцовскими, с болью сказанными, словами совета к тому жестоковыйному брату: «Ты должен был радоваться, потому что брат твой был потерян и нашелся, был мертв и воскрес».

И на том заканчивается эта притча, дабы уловить всех нас в возможные сети свободы и превосхождения самих себя. Не знаем, почувствовал ли старший брат раскаяние в тысячу раз более блудного брата за эти смертельные слова, которые только что изрыгнул, и, более того, не упал ли в объятия – не отца своего, чтобы попросить прощения, но в объятия блудного брата своего, потому что согрешил много больше брата своего.

Итак, занавес евангельской притчи опускается, а представление жизни продолжается, чтобы каждый из нас схватил не роль свою, но оружие свое, которое приведет нас в объятия с Господом, с теми, кого любим и кого потеряли по нашей вине.